Н.А.Заболоцкий. Стихотворения (1932 - 1958 гг) часть 1
--------------------------------------------------------------- Источник: Николай Заболоцкий, Стихотворения и поэмы, "Ирбис", Ростов-на-Дону, 1999 г. OCR: Эдуард Ермаков ---------------------------------------------------------------
***
Я не ищу гармонии в природе. Разумной соразмерности начал Ни в недрах скал, ни в ясном небосводе Я до сих пор, увы, не различал. Как своенравен мир ее дремучий! В ожесточенном пении ветров Не слышит сердце правильных созвучий, Душа не чует стройных голосов. Но в тихий час осеннего заката, Когда умолкнет ветер вдалеке. Когда, сияньем немощным объята, Слепая ночь опустится к реке, Когда, устав от буйного движенья, От бесполезно тяжкого труда, В тревожном полусне изнеможенья Затихнет потемневшая вода, Когда огромный мир противоречий Насытится бесплодною игрой,-- Как бы прообраз боли человечьей Из бездны вод встает передо мной. И в этот час печальная природа Лежит вокруг, вздыхая тяжело, И не мила ей дикая свобода, Где от добра неотделимо зло. И снится ей блестящий вал турбины, И мерный звук разумного труда, И пенье труб, и зарево плотины, И налитые током провода. Так, засыпая на своей кровати, Безумная, но любящая мать Таит в себе высокий мир дитяти, Чтоб вместе с сыном солнце увидать. 1947
Осень
Когда минует день и освещение Природа выбирает не сама, Осенних рощ большие помещения Стоят на воздухе, как чистые дома. В них ястребы живут, вороны в них ночуют, И облака вверху, как призраки, кочуют. Осенних листьев ссохлось вещество И землю всю устлало. В отдалении На четырех ногах большое существо Идет, мыча, в туманное селение. Бык, бык! Ужели больше ты не царь? Кленовый лист напоминает нам янтарь. Дух Осени, дай силу мне владеть пером! В строенье воздуха - присутствие алмаза. Бык скрылся за углом, И солнечная масса Туманным шаром над землей висит, И край земли, мерцая, кровенит. Вращая круглым глазом из-под век, Летит внизу большая птица. В ее движенье чувствуется человек. По крайней мере, он таится В своем зародыше меж двух широких крыл. Жук домик между листьев приоткрыл. Архитектура Осени. Расположенье в ней Воздушного пространства, рощи, речки, Расположение животных и людей, Когда летят по воздуху колечки И завитушки листьев, и особый свет,- Вот то, что выберем среди других примет. Жук домик между листьев приоткрыл И рожки выставив, выглядывает, Жук разных корешков себе нарыл И в кучку складывает, Потом трубит в свой маленький рожок И вновь скрывается, как маленький божок. Но вот приходит вечер. Все, что было чистым, Пространственным, светящимся, сухим,- Все стало серым, неприятным, мглистым, Неразличимым. Ветер гонит дым, Вращает воздух, листья валит ворохом И верх земли взрывает порохом. И вся природа начинает леденеть. Лист клена, словно медь, Звенит, ударившись о маленький сучок. И мы должны понять, что это есть значок, Который посылает нам природа, Вступившая в другое время года. 1932
Венчание плодами
Плоды Мичурина, питомцы садовода, Взращенные усильями народа, Распределенные на кучи и холмы, Как вы волнуете пытливые умы! Как вы сияете своим прозрачным светом, Когда, подобные светилам и кометам, Лежите, образуя вокруг нас Огромных яблоков живые вавилоны! Кусочки солнц, включенные в законы Людских судеб, мы породили вас Для новой жизни и для высших правил. Когда землей невежественно правил Животному подобный человек, Напоминали вы уродцев и калек 'Среди природы дикой и могучей. 'Вас червь глодал, и, налетая тучей, Хлестал вас град по маленьким телам, И ветер Севера бывал неласков к вам, М ястреб, рощи царь, перед началом ночи Выклевывал из вас сияющие очи, М морщил кожицу, и соки леденил. Преданье говорит, что Змей определил Быть яблоку сокровищницей знаний. Во тьме веков и в сумраке преданий Встает пред нами рай, страна средь облаков, Страна, среди светил висящая, где звери С большими лицами блаженных чудаков Гуляют, учатся и молятся химере. И посреди сверкающих небес Стоит, как башня, дремлющее древо. Оно -- центр сфер, и чудо из чудес, И тайна тайн. Направо и налево Огромные суки поддерживают свод Густых листов. И сумрачно и строго Сквозь яблоко вещает голос бога, Что плод познанья -- запрещенный плод. Теперь, когда, соперничая с тучей, Плоды, мы вызвали вас к жизни наилучшей, Чтобы, самих себя переборов, Вы не боялись северных ветров, Чтоб зерна в вас окрепли и созрели, Чтоб, дивно увеличиваясь в теле, Не знали вы в развитии преград, Чтоб наша жизнь была сплошной плодовый сад,-- Скажите мне, какой чудесный клад Несете вы поведать человеку? Я заключил бы вас в свою библиотеку, Я прочитал бы вас и вычислил закон, Хранимый вами, и со всех сторон Измерил вас, чтобы понять строенье Живого солнца и его кипенье. О маленькие солнышки! О свечки, Зажженные средь мякоти! Вы -- печки, Распространяющие дивное тепло. Отныне все прозрачно и кругло В моих глазах. Земля в тяжелых сливах, И тысячи людей, веселых и счастливых, В ладонях держат персики, и барбарис На шее девушки, блаженствуя, повис. И новобрачные, едва поцеловавшись, Глядят на нас, из яблок приподнявшись, И мы венчаем их, и тысячи садов Венчают нас венчанием плодов. Когда плоды Мичурин создавал, Преобразуя древний круг растений, Он был Адам, который сознавал Себя отцом грядущих поколений. Он был Адам и первый садовод, Природы друг и мудрости оплот, И прах его, разрушенный годами, Теперь лежит, увенчанный плодами. 1932
Утренняя песня
Могучий день пришел. Деревья встали прямо, Вздохнули листья. В деревянных жилах Вода закапала. Квадратное окошко Над светлою землею распахнулось, И все, кто были в башенке, сошлись Взглянуть на небо, полное сиянья. И мы стояли тоже у окна. Была жена в своем весеннем платье. И мальчик на руках ее сидел, Весь розовый и голый, и смеялся, И, полный безмятежной чистоты, Смотрел на небо, где сияло солнце. А там, внизу, деревья, звери, птицы, Большие, сильные, мохнатые, живые, Сошлись в кружок и на больших гитарах, На дудочках, на скрипках, на волынках Вдруг заиграли утреннюю песню, Встречая нас. И все кругом запело. И все кругом запело так, что козлик И тот пошел скакать вокруг амбара. И понял я в то золотое утро, Что счастье человечества - бессмертно. 1932
Лодейников
1 В краю чудес, в краю живых растений, Несовершенной мудростью дыша, Зачем ты просишь новых впечатлений И новых бурь, пытливая душа? Не обольщайся призраком покоя: Бывает жизнь обманчива на вид. Настанет час, и утро роковое Твои мечты, сверкая, ослепит.
2 Лодейников, закрыв лицо руками, Лежал в саду. Уж вечер наступал. Внизу, постукивая тонкими звонками, Шел скот домой и тихо лопотал Невнятные свои воспоминанья. Травы холодное дыханье Струилось вдоль дороги. Жук летел. Лодейников открыл лицо и поглядел В траву. Трава пред ним предстала Стеной сосудов. И любой сосуд Светился жилками и плотью. Трепетала Вся эта плоть и вверх росла, и гуд Шел по земле. Прищелкивая по суставам, Пришлепывая, страною шевелясь, Огромный лес травы вытягивался вправо, Туда, где солнце падало, светясь. И то был бой травы, растений молчаливый бой, Одни, вытягиваясь жирною трубой И распустив листы, других собою мяли, И напряженные их сочлененья выделяли Густую слизь. Другие лезли в щель Между чужих листов. А третьи, как в постель, Ложились на соседа и тянули Его назад, чтоб выбился из сил. И в этот миг жук в дудку задудил. Лодейников очнулся. Над селеньем Всходил туманный рог луны, И постепенно превращалось в пенье Шуршанье трав и тишины. Природа пела. Лес, подняв лицо, Пел вместе с лугом. Речка чистым телом Звенела вся, как звонкое кольцо. В тумане белом Трясли кузнечики сухими лапками, Жуки стояли черными охапками, Их голоса казалися сучками. Блестя прозрачными очками, По лугу шел красавец Соколов, Играя на задумчивой гитаре. Цветы его касались сапогов И наклонялись. Маленькие твари С размаху шлепались ему на грудь И, бешено подпрыгивая, падали, Но Соколов ступал по падали И равномерно продолжал свой путь. Лодейников заплакал. Светляки Вокруг него зажгли свои лампадки, Но мысль его, увы, играла в прятки Сама с собой, рассудку вопреки. 3 В своей избушке, сидя за столом, Он размышлял, исполненный печали. Уже сгустились сумерки. Кругом Ночные птицы жалобно кричали. Из окон хаты шел дрожащий свет, И в полосе неверного сиянья Стояли яблони, как будто изваянья, Возникшие из мрака древних лет. Дрожащий свет из окон проливался И падал так, что каждый лепесток Среди туманных листьев выделялся Прозрачной чашечкой, открытой на восток И все чудесное и милое растенье Напоминало каждому из нас Природы совершенное творенье, Для совершенных вытканное глаз. Лодейников склонился над листами, И в этот миг привиделся ему Огромный червь, железными зубами Схвативший лист и прянувший во тьму, Так вот она, гармония природы, Так вот они, ночные голоса! Так вот о чем шумят во мраке воды, О чем, вдыхая, шепчутся леса! Лодейников прислушался. Над садом Шел смутный шорох тысячи смертей. Природа, обернувшаяся адом, Свои дела вершила без затей. Жук ел траву, жука клевала птица, Хорек пил мозг из птичьей головы, И страхом перекошенные лица Ночных существ смотрели из травы. Природы вековечная давильня Соединяла смерть и бытие В один клубок, но мысль была бессильна Соединить два таинства ее. А свет луны летел из-за карниза, И, нарумянив серое лицо, Наследница хозяйская Лариса В суконной шляпке вышла на крыльцо. Лодейников ей был неинтересен: Хотелось ей веселья, счастья, песен, -- Он был угрюм и скучен. За рекой Плясал девиц многообразный рой. Там Соколов ходил с своей гитарой. К нему, к нему! Он песни распевал, Он издевался над любою парой И, словно бог, красоток целовал. 4 Суровой осени печален поздний вид. Уныло спят безмолвные растенья. Над крышами пустынного селенья Заря небес болезненно горит. Закрылись двери маленьких избушек, Сад опустел, безжизненны поля, Вокруг деревьев мерзлая земля Покрыта ворохом блестящих завитушек, И небо хмурится, и мчится ветер к нам, Рубаху дерева сгибая пополам. О, слушай, слушай хлопанье рубах! Ведь в каждом дереве сидит могучий Бах И в каждом камне Ганнибал таится... И вот Лодейникову по ночам не спится: В оркестрах бурь он слышит пред собой Напев лесов, тоскующий и страстный... На станции однажды в день ненастный Простился он с Ларисой молодой. Как изменилась бедная Лариса! Все, чем прекрасна молодость была, Она по воле странного каприза Случайному знакомству отдала. Еще в душе холодной Соколова Не высох след ее последних слез, -- Осенний вихрь ворвался в мир былого, Разбил его, развеял и унес. Ах, Лара, Лара, глупенькая Лара, Кто мог тебе, краса моя, помочь? Сквозь жизнь твою прошла его гитара И этот голос-, медленный, как ночь. Дубы в ту ночь так сладко шелестели, Цвела сирень, черемуха цвела, И так тебе певцы ночные пели, Как будто впрямь невестой ты была. Как будто впрямь серебряной фатою Был этот сад сверкающий покрыт... И только выпь кричала за рекою Вплоть до зари и плакала навзрыд. Из глубины безмолвного вагона, Весь сгорбившись, как немощный старик В последний раз печально и влюбленно Лодейников взглянул на милый лик. И поезд тронулся. Но голоса растений Неслись вослед, качаясь и дрожа, И сквозь тяжелый мрак миротворенья Рвалась вперед бессмертная душа Растительного мира. Час за часом Бежало время. И среди полей Огромный город, возникая разом, Зажегся вдруг миллионами огней. Разрозненного мира элементы Теперь слились в один согласный хор, Как будто, пробуя лесные инструменты, Вступал в природу новый дирижер. Органам скал давал он вид забоев, Оркестрам рек -- железный бег турбин И, хищника отвадив от разбоев, Торжествовал, как мудрый исполин. И в голоса нестройные природы Уже вплетался первый стройный звук, Как будто вдруг почувствовали воды, Что не смертелен тяжкий их недуг. Как будто вдруг почувствовали травы, Что есть на свете солнце вечных дней, Что не они во всей вселенной правы, Но только он -- великий чародей. Суровой осени печален поздний вид, Но посреди ночного небосвода Она горит, твоя звезда, природа, И вместе с ней душа моя горит. 1932-1947
Прощание
Памяти С. М. Кирова
Прощание! Скорбное слово! Безгласное темное тело. С высот Ленинграда сурово Холодное небо глядело. И молча, без грома и пенья, Все три боевых поколенья В тот день бесконечной толпою Прошли, расставаясь с тобою. В холодных садах Ленинграда, Забытая в траурном марше, Огромных дубов колоннада Стояла, как будто на страже. Казалось, высоко над нами Природа сомкнулась рядами И тихо рыдала и пела, Узнав неподвижное тело. Но видел я дальние дали И слышал с друзьями моими, Как дети детей повторяли Его незабвенное имя. И мир исполински прекрасный Сиял над могилой безгласной, И был он надежен и крепок, Как сердца погибшего слепок. 1934
Начало зимы
Зимы холодное и ясное начало Сегодня в дверь мою три раза простучало. Я вышел в поле. Острый, как металл, Мне зимний воздух сердце спеленал, Но я вздохнул и, разгибая спину, Легко сбежал с пригорка на равнину, Сбежал и вздрогнул: речки страшный лик Вдруг глянул на меня и в сердце мне проник. Заковывая холодом природу, Зима идет и руки тянет в воду. Река дрожит и, чуя смертный час, Уже открыть не может томных глаз, И все ее беспомощное тело Вдруг страшно вытянулось и оцепенело И, еле двигая свинцовою волной, Теперь лежит и бьется головой. Я наблюдал, как речка умирала, Не день, не два, но только в этот миг, Когда она от боли застонала, В ее сознанье, кажется, проник. В печальный час, когда исчезла сила, Когда вокруг не стало никого, Природа в речке нам изобразила Скользящий мир сознанья своего. И уходящий трепет размышленья Я, кажется, прочел в глухом ее томленье, И в выраженье волн предсмертные черты Вдруг уловил. И если знаешь ты, Как смотрят люди в день своей кончины, Ты взгляд реки поймешь. Уже до середины Смертельно почерневшая вода Чешуйками подергивалась льда. И я стоял у каменной глазницы, Ловил на ней последний отблеск дня. Огромные внимательные птицы Смотрели с елки прямо на меня. И я ушел. И ночь уже спустилась. Крутился ветер, падая в трубу. И речка, вероятно, еле билась, Затвердевая в каменном гробу. 1935
Весна в лесу
Каждый день на косороге я Пропадаю, милый друг. Вешних дней лаборатория Расположена вокруг. В каждом маленьком растеньице, Словно в колбочке живой, Влага солнечная пенится И кипит сама собой. Эти колбочки исследовав, Словно химик или врач, В длинных перьях фиолетовых По дороге ходит грач. Он штудирует внимательно По тетрадке свой урок И больших червей питательных Собирает детям впрок. А в глуши лесов таинственных, Нелюдимый, как дикарь, Песню прадедов воинственных Начинает петь глухарь. Словно идолище древнее, Обезумев от греха, Он рокочет за деревнею И колышет потроха. А на кочках под осинами, Солнца празднуя восход, С причитаньями старинными Водят зайцы хоровод. Лапки к лапкам прижимаючи, Вроде маленьких ребят, Про свои обиды заячьи Монотонно говорят. И над песнями, над плясками В эту пору каждый миг, Населяя землю сказками, Пламенеет солнца лик. И, наверно, наклоняется В наши древние леса, И невольно улыбается На лесные чудеса. 1935
Засуха
О солнце, раскаленное чрез меру, Угасни, смилуйся над бедною землей! Мир призраков колеблет атмосферу, Дрожит весь воздух ярко-золотой. Над желтыми лохмотьями растений Плывут прозрачные фигуры испарений. Как страшен ты, костлявый мир цветов, Сожженных венчиков, расколотых листов, Обезображенных, обугленных головок, Где бродит стадо божиих коровок! В смертельном обмороке бедная река Чуть шевелит засохшими устами. Украсив дно большими бороздами, Ползут улитки, высунув рога. Подводные кибиточки, повозки, Коробочки из перла и известки, Остановитесь! В этот страшный день Ничто не движется, пока не пала тень. Лишь вечером, как только за дубравы Опустится багровый солнца круг, Заплакав жалобно, придут в сознанье травы, Вздохнут дубы, подняв остатки рук. Но жизнь моя печальней во сто крат, Когда болеет разум одинокий И вымыслы, как чудища, сидят, Поднявши морды над гнилой осокой, И в обмороке смутная душа, И, как улитки, движутся сомненья, И на песках, колеблясь и дрожа, Встают, как уголь, черные растенья. И чтобы снова исцелился разум, И дождь и вихрь пускай ударят разом! Ловите молнию в большие фонари, Руками черпайте кристальный свет зари, И радуга, упавшая на плечи, Пускай дома украсит человечьи. Не бойтесь бурь! Пускай ударит в грудь Природы очистительная сила! Ей все равно с дороги не свернуть, Которую сознанье начертило. Учительница, девственница, мать, Ты не богиня, да и мы не боги, Но все-таки как сладко понимать Твои бессвязные и смутные уроки! 1936
Ночной сад
О сад ночной, таинственный орган, Лес длинных труб, приют виолончелей! О сад ночной, печальный караван Немых дубов и неподвижных елей! Он целый день метался и шумел. Был битвой дуб, и тополь -- потрясеньем. Сто тысяч листьев, как сто тысяч тел, Переплетались в воздухе осеннем. Железный Август в длинных сапогах Стоял вдали с большой тарелкой дичи. И выстрелы гремели на лугах, И в воздухе мелькали тельца птичьи. И сад умолк, и месяц вышел вдруг, Легли внизу десятки длинных теней, И толпы лип вздымали кисти рук, Скрывая птиц под купами растений. О сад ночной, о бедный сад ночной, О существа, заснувшие надолго! О вспыхнувший над самой головой Мгновенный пламень звездного осколка! 1936
Все, что было в душе, все как будто опять потерялось, И лежал я в траве, и печалью и скукой томим. И прекрасное тело цветка надо мной поднималось, И кузнечик, как маленький сторож, стоял перед ним. И тогда я открыл свою книгу в большом переплете, Где на первой странице растения виден чертеж. И черна и мертва, протянулась от книги к природе То ли правда цветка, то ли в нем заключенная ложь. И цветок с удивленьем смотрел на свое отраженье И как будто пытался чужую премудрость понять. Трепетало в листах непривычное мысли движенье, То усилие воли, которое не передать. И кузнечик трубу свою поднял, и природа внезапно проснулась. И запела печальная тварь славословье уму, И подобье цветка в старой книги моей шевельнулось Так, что сердце мое шевельнулось навстречу ему. 1936
Вчера, о смерти размышляя, Ожесточилась вдруг душа моя. Печальный день! Природа вековая Из тьмы лесов смотрела на меня. И нестерпимая тоска разъединенья Пронзила сердце мне, и в этот миг Все, все услышал я - и трав вечерних пенье, И речь воды, и камня мертвый крик. И я, живой, скитался над полями, Входил без страха в лес, И мысли мертвецов прозрачными столбами Вокруг меня вставали до небес. И голос Пушкина был над листвою слышен, И птицы Хлебникова пели у воды. И встретил камень я. Был камень неподвижен, И проступал в нем лик Сковороды. И все существованья, все народы Нетленное хранили бытие, И сам я был не детище природы, Но мысль ее! Но зыбкий ум ее! 1936
Север
В воротах Азии, среди лесов дремучих, Где сосны древние стоят, купая в тучах Свои закованные холодом верхи; Где волка валит с ног дыханием пурги; Где холодом охваченная птица Летит, летит и вдруг, затрепетав, Повиснет в воздухе, и кровь ее сгустится, И птица падает, замерзшая, стремглав; Где в желобах своих гробообразных, Составленных из каменного льда, Едва течет в глубинах рек прекрасных От наших взоров скрытая вода; Где самый воздух, острый и блестящий, Дает нам счастье жизни настоящей, Весь из кристаллов холода сложен; Где солнца шар короной окружен; Где люди с ледяными бородами, Надев на голову конический треух, Сидят в санях и длинными столбами Пускают изо рта оледенелый дух; Где лошади, как мамонты в оглоблях, Бегут, урча; где дым стоит на кровлях, Как изваяние, пугающее глаз; Где снег, сверкая, падает на нас И каждая снежинка на ладони То звездочку напомнит, то кружок, То вдруг цилиндриком блеснет на небосклоне, То крестиком опустится у ног; В воротах Азии, в объятиях метели, Где сосны в шубах и в тулупах ели,-- Несметные богатства затая, Лежит в сугробах родина моя. А дальше к Северу, где океан полярный Гудит всю ночь и перпендикулярный Над головою поднимает лед, Где, весь оледенелый, самолет Свой тяжкий винт едва-едва вращает И дальние зимовья навещает,-- Там тень "Челюскина" среди отвесных плит, Как призрак царственный, над пропастью стоит. Корабль недвижим. Призрак величавый, Что ты стоишь с твоею чудной славой? Ты -- пар воображенья, ты -- фантом, Но подвиг твой -- свидетельство о том, Что здесь, на Севере, в средине льдов тяжелых, Разрезав моря каменную грудь, Флотилии огромных ледоколов Необычайный вырубили путь. Как бронтозавры каменного века, Они прошли, созданья человека, Плавучие вместилища чудес, Бия винтами, льдам наперерез. И вся природа мертвыми руками Простерлась к ним, но, брошенная вспять, Горой отчаянья легла над берегами И не посмела головы поднять. 1936
Седов
Он умирал, сжимая компас верный. Природа мертвая, закованная льдом, Лежала вкруг него, и солнца лик пещерный Через туман просвечивал с трудом. Лохматые, с ремнями на груди, Свой легкий груз собаки чуть влачили. Корабль, затертый в ледяной могиле, Уж далеко остался позади. И целый мир остался за спиною! В страну безмолвия, где полюс-великан, Увенчанный тиарой ледяною, С меридианом свел меридиан; Где полукруг полярного сиянья Копьем алмазным небо пересек; Где вековое мертвое молчанье Нарушить мог один лишь человек,-- Туда, туда! В страну туманных бредней. Где обрывается последней жизни нить! И сердца стон и жизни миг последний -- Все, все отдать, но полюс победить! Он умирал посереди дороги, Болезнями и голодом томим. В цинготных пятнах ледяные ноги, Как бревна, мертвые лежали перед ним. Но странно! В этом полумертвом теле Еще жила великая душа: Превозмогая боль, едва дыша, К лицу приблизив компас еле-еле, Он проверял по стрелке свой маршрут И гнал вперед свой поезд погребальный... О край земли, угрюмый и печальный! Какие люди побывали тут! И есть на дальнем Севере могила... Вдали от мира высится она. Один лишь ветер воет там уныло, И снега ровная блистает пелена. Два верных друга, чуть живые оба, Среди камней героя погребли, И не было ему простого даже гроба, Щепотки не было родной ему земли. И не было ему ни почестей военных, Ни траурных салютов, ни венков, Лишь два матроса, стоя на коленях, Как дети, плакали одни среди снегов. Но люди мужества, друзья, не умирают! Теперь, когда над нашей головой Стальные вихри воздух рассекают И пропадают в дымке голубой, Когда, достигнув снежного зенита, Наш флаг над полюсом колеблется, крылат. И обозначены углом теодолита Восход луны и солнечный закат,-- Друзья мои, на торжестве народном Помянем тех, кто пал в краю холодном! Вставай, Седов, отважный сын земли! Твой старый компас мы сменили новым. Но твой поход на Севере суровом Забыть в своих походах не могли. И жить бы нам на свете без предела, Вгрызаясь в льды, меняя русла рек.-- Отчизна воспитала нас и в тело Живую душу вдунула навек. И мы пойдем в урочища любые, И, если смерть застигнет у снегов, Лишь одного просил бы у судьбы я: Так умереть, как умирал Седов. 1937
Голубиная книга
В младенчестве я слышал много раз Полузабытый прадедов рассказ О книге сокровенной... За рекою Кровавый луч зари, бывало, чуть горит, Уж спать пора, уж белой пеленою С реки ползет туман и сердце леденит, Уж бедный мир, забыв свои страданья, Затихнул весь, и только вдалеке Кузнечик, маленький работник мирозданья, Все трудится, поет, не требуя вниманья,-- Один, на непонятном языке... О тихий час, начало летней ночи! Деревья в сумерках. И возле темных хат Седые пахари, полузакрывши очи, На бревнах еле слышно говорят. И вижу я сквозь темноту ночную, Когда огонь над трубкой вспыхнет вдруг, То спутанную бороду седую, То жилы выпуклые истомленных рук. И слышу я знакомое сказанье, Как правда кривду вызвала на бой, Как одолела кривда, и крестьяне С тех пор живут обижены судьбой. Лишь далеко на океане-море, На белом камне, посредине вод, Сияет книга в золотом уборе, Лучами упираясь в небосвод. Та книга выпала из некой грозной тучи, Все буквы в ней цветами проросли, И в ней написана рукой судеб могучей Вся правда сокровенная земли. Но семь на ней повешено печатей, И семь зверей ту книгу стерегут, И велено до той поры молчать ей, Пока печати в бездну не спадут. А ночь горит над тихою землею, Дрожащим светом залиты поля, И высоко плывут над головою Туманные ночные тополя. Как сказка -- мир. Сказания народа, Их мудрость темная, но милая вдвойне, Как эта древняя могучая природа, С младенчества запали в душу мне... Где ты, старик, рассказчик мой ночной? Мечтал ли ты о правде трудовой И верил ли в годину искупленья? Не знаю я... Ты умер, наг и сир, И над тобою, полные кипенья, Давно шумят иные поколенья, Угрюмый перестраивая мир. 1937
Метаморфозы
Как мир меняется! И как я сам меняюсь! Лишь именем одним я называюсь, На самом деле то, что именуют мной,- Не я один. Нас много. Я - живой Чтоб кровь моя остынуть не успела, Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел Я отделил от собственного тела! И если б только разум мой прозрел И в землю устремил пронзительное око, Он увидал бы там, среди могил, глубоко Лежащего меня. Он показал бы мне Меня, колеблемого на морской волне, Меня, летящего по ветру в край незримый, Мой бедный прах, когда-то так любимый. А я все жив! Все чище и полней Объемлет дух скопленье чудных тварей. Жива природа. Жив среди камней И злак живой и мертвый мой гербарий. Звено в звено и форма в форму. Мир Во всей его живой архитектуре - Орган поющий, море труб, клавир, Не умирающий ни в радости, ни в буре. Как все меняется! Что было раньше птицей, Теперь лежит написанной страницей; Мысль некогда была простым цветком, Поэма шествовала медленным быком; А то, что было мною, то, быть может, Опять растет и мир растений множит. Вот так, с трудом пытаясь развивать Как бы клубок какой-то сложной пряжи, Вдруг и увидишь то, что должно называть Бессмертием. О, суеверья наши! 1937
Лесное озеро
Опять мне блеснула, окована сном, Хрустальная чаша во мраке лесном. Сквозь битвы деревьев и волчьи сраженья, Где пьют насекомые сок из растенья, Где буйствуют стебли и стонут цветы, Где хищными тварями правит природа, Пробрался к тебе я и замер у входа, Раздвинув руками сухие кусты. В венце из кувшинок, в уборе осок, В сухом ожерелье растительных дудок Лежал целомудренной влаги кусок, Убежище рыб и пристанище уток. Но странно, как тихо и важно кругом! Откуда в трущобах такое величье? Зачем не беснуется полчище птичье, Но спит, убаюкано сладостным сном? Один лишь кулик на судьбу негодует И в дудку растенья бессмысленно дует. И озеро в тихом вечернем огне Лежит в глубине, неподвижно сияя, И сосны, как свечи, стоят в вышине, Смыкаясь рядами от края до края. Бездонная чаша прозрачной воды Сияла и мыслила мыслью отдельной, Так око больного в тоске беспредельной При первом сиянье вечерней звезды, Уже не сочувствуя телу больному, Горит, устремленное к небу ночному. И толпы животных и диких зверей, Просунув сквозь елки рогатые лица, К источнику правды, к купели своей Склонились воды животворной напиться. 1938
Соловей
Уже умолкала лесная капелла. Едва открывал свое горлышко чижик. В коронке листов соловьиное тело Одно, не смолкая, над миром звенело. Чем больше я гнал вас, коварные страсти, Тем меньше я мог насмехаться над вами. В твоей ли, пичужка ничтожная, власти Безмолвствовать в этом сияющем храме? Косые лучи, ударяя в поверхность Прохладных листов, улетали в пространство. Чем больше тебя я испытывал, верность, Тем меньше я верил в твое постоянство. А ты, соловей, пригвожденный к искусству, В свою Клеопатру влюбленный Антоний, Как мог ты довериться, бешеный, чувству, Как мог ты увлечься любовной погоней? Зачем, покидая вечерние рощи, Ты сердце мое разрываешь на части? Я болен тобою, а было бы проще Расстаться с тобою, уйти от напасти. Уж так, видно, мир этот создан, чтоб звери, Родители первых пустынных симфоний, Твои восклицанья услышав в пещере, Мычали и выли: "Антоний! Антоний!" 1939
Слепой
С опрокинутым в небо лицом, С головой непокрытой, Он торчит у ворот, Этот проклятый Богом старик. Целый день он поет, И напев его грустно-сердитый, Ударяя в сердца, Поражает прохожих на миг. А вокруг старика Молодые шумят поколенья. Расцветая в садах, Сумасшедшая стонет сирень. В белом гроте черемух По серебряным листьям растений Поднимается к небу Ослепительный день... Что ж ты плачешь, слепец? Что томишься напрасно весною? От надежды былой Уж давно не осталось следа. Черной бездны твоей Не укроешь весенней листвою, Полумертвых очей Не откроешь, увы, никогда. Да и вся твоя жизнь -- Как большая привычная рана. Не любимец ты солнцу, И природе не родственник ты. Научился ты жить В глубине векового тумана, Научился смотреть В вековое лицо темноты... И боюсь я подумать, Что где-то у края природы Я такой же слепец С опрокинутым в небо лицом. Лишь во мраке души Наблюдаю я вешние воды, Собеседую с ними Только в горестном сердце моем. О, с каким я трудом Наблюдаю земные предметы, Весь в тумане привычек, Невнимательный, суетный, злой! Эти песни мои -- Сколько раз они в мире пропеты! Где найти мне слова Для возвышенной песни живой? И куда ты влечешь меня, Темная грозная муза, По великим дорогам Необъятной отчизны моей? Никогда, никогда Не искал я с тобою союза, Никогда не хотел Подчиняться я власти твоей, -- Ты сама меня выбрала, И сама ты мне душу пронзила, Ты сама указала мне На великое чудо земли... Пой же, старый слепец! Ночь подходит. Ночные светила, Повторяя тебя, Равнодушно сияют вдали. 1946
Утро
Петух запевает, светает, пора! В лесу под ногами гора серебра. Там черных деревьев стоят батальоны, Там елки как пики, как выстрелы -- клены, Их корни как шкворни, сучки как стропила, Их ветры ласкают, им светят светила. Там дятлы, качаясь на дубе сыром, С утра вырубают своим топором Угрюмые ноты из книги дубрав, Короткие головы в плечи вобрав. Рожденный пустыней, Колеблется звук, Колеблется синий На нитке паук. Колеблется воздух, Прозрачен и чист, В сияющих звездах Колеблется лист. И птицы, одетые в светлые шлемы, Сидят на воротах забытой поэмы, И девочка в речке играет нагая И смотрит на небо, смеясь и мигая. Петух запевает, светает, пора! В лесу под ногами гора серебра. 1946
Гроза
Содрогаясь от мук, пробежала над миром зарница, Тень от тучи легла, и слилась, и смешалась с травой. Все труднее дышать, в небе облачный вал шевелится. Низко стелется птица, пролетев над моей головой. Я люблю этот сумрак восторга, эту краткую ночь вдохновенья, Человеческий шорох травы, вещий холод на темной руке, Эту молнию мысли и медлительное появленье Первых дальних громов - первых слов на родном языке. Так из темной воды появляется в мир светлоокая дева, И стекает по телу, замирая в восторге, вода, Травы падают в обморок, и направо бегут и налево Увидавшие небо стада. А она над водой, над просторами круга земного, Удивленная, смотрит в дивном блеске своей наготы. И, играя громами, в белом облаке катится слово, И сияющий дождь на счастливые рвется цветы. 1946
Бетховен
В тот самый день, когда твои созвучья Преодолели сложный мир труда, Свет пересилил свет, прошла сквозь тучу туча, Гром двинулся на гром, в звезду вошла звезда. И яростным охвачен вдохновеньем, В оркестрах гроз и трепете громов, Поднялся ты по облачным ступеням И прикоснулся к музыке миров. Дубравой труб и озером мелодий Ты превозмог нестройный ураган, И крикнул ты в лицо самой природе, Свой львиный лик просунув сквозь орган. И пред лицом пространства мирового Такую мысль вложил ты в этот крик, Что слово с воплем вырвалось из слова И стало музыкой, венчая львиный лик. В рогах быка опять запела лира, Пастушьей флейтой стала кость орла, И понял ты живую прелесть мира И отделил добро его от зла. И сквозь покой пространства мирового До самых звезд прошел девятый вал... Откройся, мысль! Стань музыкою, слово, Ударь в сердца, чтоб мир торжествовал! 1946
Уступи мне, скворец, уголок, Посели меня в старом скворешнике. Отдаю тебе душу в залог За твои голубые подснежники. И свистит и бормочет весна. По колено затоплены тополи. Пробуждаются клены от сна, Чтоб, как бабочки, листья захлопали. И такой на полях кавардак, И такая ручьев околесица, Что попробуй, покинув чердак, Сломя голову в рощу не броситься! Начинай серенаду, скворец! Сквозь литавры и бубны истории Ты -- наш первый весенний певец Из березовой консерватории. Открывай представленье, свистун! Запрокинься головкою розовой, Разрывая сияние струн В самом горле у рощи березовой. Я и сам бы стараться горазд, Да шепнула мне бабочка-странница: "Кто бывает весною горласт, Тот без голоса к лету останется". А весна хороша, хороша! Охватило всю душу сиренями. Поднимай же скворешню, душа, Над твоими садами весенними. Поселись на высоком шесте, Полыхая по небу восторгами, Прилепись паутинкой к звезде Вместе с птичьими скороговорками. Повернись к мирозданью лицом, Голубые подснежники чествуя, С потерявшим сознанье скворцом По весенним полям путешествуя. 1946
Читайте, деревья, стихи Гезиода, Дивись Оссиановым гимнам, рябина! Не меч ты поднимешь сегодня, природа, Но школьный звонок над щитом Кухулина. Еще заливаются ветры, как барды, Еще не смолкают березы Морвена, Но зайцы и птицы садятся за парты И к зверю девятая сходит Камена. Березы, вы школьницы! Полно калякать, Довольно скакать, задирая подолы! Вы слышите, как через бурю и слякоть Ревут водопады, спрягая глаголы? Вы слышите, как перед зеркалом речек, Под листьями ивы, под лапами ели, Как маленький Гамлет, рыдает кузнечик, Не в силах от вашей уйти канители? Опять ты, природа, меня обманула, Опять провела меня за нос, как сводня! Во имя чего среди ливня и гула Опять, как безумный, брожу я сегодня? В который ты раз мне твердишь, потаскуха, Что здесь, на пороге всеобщего тленья, Не место бессмертным иллюзиям духа, Что жизнь продолжается только мгновенье! Вот так я тебе и поверил! Покуда Не вытряхнут душу из этого тела, Едва ли иного достоин я чуда, Чем то, от которого сердце запело. Мы, люди, -- хозяева этого мира, Его мудрецы и его педагоги, Затем и поет Оссианова лира Над чащею леса, у края берлоги. От моря до моря, от края до края Мы учим и пестуем младшего брата, И бабочки, в солнечном свете играя, Садятся на лысое темя Сократа. 1946
Еще заря не встала над селом, Еще лежат в саду десятки теней, Еще блистает лунным серебром Замерзший мир деревьев и растений. Какая ранняя и звонкая зима! Еще вчера был день прозрачно-синий, Но за ночь ветер вдруг сошел с ума, И выпал снег, и лег на листья иней. И я смотрю, задумавшись, в окно. Над крышами соседнего квартала, Прозрачным пламенем своим окружено, Восходит солнце медленно и вяло. Седых берез волшебные ряды Метут снега безжизненной куделью. В кристалл холодный убраны сады, Внезапно занесенные метелью. Мой старый пес стоит, насторожась, А снег уже блистает перламутром, И все яснее чувствуется связь Души моей с холодным этим утром. Так на заре просторных зимних дней Под сенью замерзающих растений Нам предстают свободней и полней Живые силы наших вдохновений. 1946
В этой роще березовой, Вдалеке от страданий и бед, Где колеблется розовый Немигающий утренний свет, Где прозрачной лавиною Льются листья с высоких ветвей,-- Спой мне, иволга, песню пустынную, Песню жизни моей. Пролетев над поляною И людей увидав с высоты, Избрала деревянную Неприметную дудочку ты, Чтобы в свежести утренней, Посетив человечье жилье, Целомудренно бедной заутреней Встретить утро мое. Но ведь в жизни солдаты мы, И уже на пределах ума Содрогаются атомы, Белым вихрем взметая дома. Как безумные мельницы, Машут войны крылами вокруг. Где ж ты, иволга, леса отшельница? Что ты смолкла, мой друг? Окруженная взрывами, Над рекой, где чернеет камыш, Ты летишь над обрывами, Над руинами смерти летишь. Молчаливая странница, Ты меня провожаешь на бой, И смертельное облако тянется Над твоей головой. За великими реками Встанет солнце, и в утренней мгле С опаленными веками Припаду я, убитый, к земле. Крикнув бешеным вороном, Весь дрожа, замолчит пулемет. И тогда в моем сердце разорванном Голос твой запоет. И над рощей березовой, Над березовой рощей моей, Где лавиною розовой Льются листья с высоких ветвей, Где под каплей божественной Холодеет кусочек цветка,-- Встанет утро победы торжественной На века. 1946
Воздушное путешествие
В крылатом домике, высоко над землей, Двумя ревущими моторами влекомый, Я пролетал вчера дорогой незнакомой, И облака, скользя, толпились подо мной. Два бешеных винта, два трепета земли, Два грозных грохота, две ярости, две бури, Сливая лопасти с блистанием лазури, Влекли меня вперед. Гремели и влекли. Лентообразных рек я видел перелив, Я различал полей зеленоватых призму, Туманно-синий лес, прижатый к организму Моей живой земли, гнездился между нив. Я к музыке винтов прислушивался, я Согласный хор винтов распределял на части, Я изучал их песнь, я понимал их страсти, Я сам изнемогал от счастья бытия. Я посмотрел в окно, и сквозь прозрачный дым Блистательных хребтов суровые вершины, Торжественно скользя под грозный рев машины, Дохнули мне в лицо дыханьем ледяным. И вскрикнула душа, узнав тебя, Кавказ! И солнечный поток, прорезав тело тучи, Упал, дымясь, на кристаллические кучи Огромных ледников, и вспыхнул, и погас. И далеко внизу, расправив два крыла, Скользило подо мной подобье самолета. Казалось, из долин за нами гнался кто-то, Похитив свой наряд и перья у орла. Быть может, это был неистовый Икар, Который вырвался из пропасти вселенной, Когда напев винтов с их тяжестью мгновенной Нанес по воздуху стремительный удар. И вот он гонится над пропастью земли, Как привидение летающего грека, И славит хор винтов победу человека, И Грузия моя встречает нас вдали. 1947
Храмгэс
Плоскогорие Цалки, твою высоту Стерегут, обступив, Триалетские скалы. Ястреб в небе парит, и кричит на лету, И приветствует яростным воплем обвалы. Здесь в бассейнах священная плещет форель, Здесь стада из разбитого пьют саркофага, Здесь с ума археологи сходят досель, Открывая гробницы на склоне оврага. Здесь История пела, как дева, вчера, Но сегодня от грохота дрогнули горы, Титанических взрывов взвились веера, И взметнулись ракет голубых метеоры. Там, где волны в ущелье пробили проход, Многотонный бетон пересек горловину, И река, закипев у подземных ворот, Покатилась, бушуя, обратно в долину. Словно пойманный зверь, зарычала она, Вырывая орешник, вздымая каменья, Заливая печальных гробниц письмена, Где давно позабытые спят поколенья. Опустись, моя муза, в глубокий тоннель! Ты -- подружка гидравлики, сверстница тока. Пред тобой в глубине иверийских земель Зажигается новое солнце Востока. Ты послушай, как свищет стальной соловей, Как трепещет в бетоне железный вибратор, Опусти свои очи в зияющий кратер, Что уходит в скалу под ногою твоей. Здесь грузинские юноши, дети страны, Словно зодчие мира, под звуки пандури Заключили в трубу завывание бури И в бетон заковали кипенье волны. Нас подхватит волна, мы помчимся с тобой, Мы по трубам низринемся в бездну ущелья, Где раструбы турбин в хороводе веселья Заливаются песней своей громовой. Из пространств генератора мы полетим Высоко над землей по струне передачи, Мы забудем с тобою про все неудачи, Наслаждаясь мгновенным полетом своим. Над Курою огромные звезды горят, Словно воины, встали вокруг кипарисы, И залитые светом кварталы Тбилиси О грядущих веках до утра говорят. 1947
Сагурамо
Я твой родничок, Сагурамо, Наверно, вовек не забуду. Здесь каменных гор панорама Вставала, подобная чуду. Здесь гор изумрудная груда В одежде из груш и кизила, Как некое древнее чудо, Навек мое сердце пленила. Спускаясь с высот Зедазени, С развалин старинного храма, Я видел, как тропы оленьи Бежали к тебе, Сагурамо. Здесь птицы, как малые дети, Смотрели в глаза человечьи И пели мне песню о лете На птичьем блаженном наречье. И в нише из древнего камня, Где ласточек плакала стая, Звучала струя родника мне, Дугою в бассейн упадая. И днем, над работой склоняясь, И ночью, проснувшись в постели, Я слышал, как, в окна врываясь, Холодные струи звенели. И мир превращался в огромный Певучий источник величья, И, песней его изумленный, Хотел его тайну постичь я. И спутники Гурамишвили, Вставая из бездны столетий, К постели моей подходили, Рыдая, как малые дети. И туч поднимались волокна, И дождь барабанил по крыше, и с шумом в открытые окна Врывались летучие мыши. И сердце Ильи Чавчавадзе Гремело так громко и близко, Что молнией стала казаться Вершина его обелиска. Я вздрагивал, я просыпался, Я с треском захлопывал ставни, И снова мне в уши врывался Источник, звенящий на камне. И каменный храм Зедазени Пылал над блистательным Мцхетом, И небо тропинки оленьи Своим заливало рассветом. 1947
Ночь в Пасанаури
Сияла ночь, играя на пандури, Луна плыла в убежище любви, И снова мне в садах Пасанаури На двух Арагвах пели соловьи. С Крестового спустившись перевала, Где в мае снег и каменистый лед, Я так устал, что не желал нимало Ни соловьев, ни песен, ни красот. Под звуки соловьиного напева Я взял фонарь, разделся догола, И вот река, как бешеная дева, Мое большое тело обняла. И я лежал, схватившись за каменья, И надо мной, сверкая, выл поток, И камни шевелились в исступленье И бормотали, прыгая у ног. И я смотрел на бледный свет огарка, Который колебался вдалеке, И с берега огромная овчарка Величественно двигалась к реке. И вышел я на берег, словно воин, Холодный, чистый, сильный и земной, И гордый пес, как божество спокоен, Узнав меня, улегся предо мной. И в эту ночь в садах Пасанаури, Изведав холод первобытных струй, Я принял в сердце первый звук пандури, Как в отрочестве -- первый поцелуй. 1947
Я трогал листы эвкалипта И твердые перья агавы, Мне пели вечернюю песню Аджарии сладкие травы. Магнолия в белом уборе Склоняла туманное тело, И синее-синее море У берега бешено пело. Но в яростном блеске природы Мне снились московские рощи, Где синее небо бледнее, Растенья скромнее и проще. Где нежная иволга стонет Над светлым видением луга, Где взоры печальные клонит Моя дорогая подруга. И вздрогнуло сердце от боли, И светлые слезы печали Упали на чаши растений, Где белые птицы кричали. А в небе, седые от пыли, Стояли камфарные лавры И в бледные трубы трубили, И в медные били литавры. 1947
Категория: Мои статьи | Добавил: admin (2011 Сентябрь 02)
news
Просмотров: 751
| Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
Главная 
Главная страница 
..::Гороскоп::.. 
Каталог статей 
Блог блогера
Старенький Форум 
Фотоальбом 
Онлайн игры
ВИДЕО онлайн 
